9 (по новому стилю — 21) мая 1872 г. родилась Тэффи — замечательная русская писательница, поэт, мемуарист и переводчик. Настоящее её имя — Надежда Александровна Лохвицкая, по мужу — Бучинская.
Появилась на свет Надежда Лохвицкая в Санкт-Петербурге в дворянской семье с давними культурными традициями. Будущая писательница приходилась правнучкой Кондратию Лохвицкому — поэту-мистику, масону, сенатору в царствование Александра I. Также Надежда Александровна была родной сестрой известной на рубеже XIX-XX веков, но рано ушедшей из жизни поэтессы Мирры Лохвицкой. Надежда Лохвицкая окончила знаменитую Литейную женскую гимназию. В 1892-1900 гг., будучи уже замужем, жила с супругом и детьми в имении под Могилёвом, но после развода вернулась в родной Петербург. Как литератор дебютировала поздно, но очень ярко, в 1910 г., опубликовав книгу стихотворений «Семь огней» и сборник «Юмористические рассказы». Необычный псевдоним её произошёл от «Стэффи», как называли в семье Лохвицких домашнего слугу Степана. Сатира Тэффи была признана необычайно оригинальной и приобрела огромную популярность у широкой читательской аудитории. Писательница стала настолько знаменита, что в России начали выпускать шоколадные конфеты и духи «Тэффи». Поклонником творчества писательницы был даже сам Николай II. Тэффи сотрудничала с журналом «Сатирикон» и газетой «Русское слово». В годы Первой мировой войны не раз выезжала на передовую, где была сестрой милосердия. В те же годы Тэффи бывала на Кавказских Минеральных Водах. Хорошо известен её приезд на наши курорты в 1916 году. 22 августа она приняла участие (прочитала несколько юмористических рассказов) в литературно-музыкальном вечере в «офицерской здравнице министерства финансов» у станции «Минутка». А 30 августа на вечере в знаменитом кисловодском Курзале публике были продемонстрированы инсценировки её рассказов. Писательница с присущим ей юмором, описывала в мемуарах встречи в Кисловодске с поэтом, публицистом и драматургом Лоло (Леонидом Мунштейном) и его женой Верой Николаевной. Страдавший близорукостью, Лоло незадолго до поездки в Кисловодск на бельгийском курорте Остенде врезался лбом в фонарный столб. «В Кисловодске, — вспоминала Тэффи, — мы часто встречались с Лоло в парке или у источника, причем я всегда торопилась, а он плёлся еле-еле, напуганный на всю жизнь фонарным столбом.
Раз встречает нас Вера Николаевна и говорит:
— Опять вместе гуляете. Уж дети играть стали.
— Какие дети?
— Около нашего отеля ходит девочка, машет тросточкой, а за ней мальчик. Девочка говорит: «Мне некогда, мне некогда». А мальчик нарочно спотыкается и повторяет: «Я всё-таки провожу, всё-таки провожу». Я спрашиваю: «Что это вы делаете?». А они говорят: «Это мы играем в Тэффи и Лоло». Я их похвалила, что игра, конечно, очень весёлая, только не надо спотыкаться, а надо прямо бац головой в стенку».
Высмеивая царившие на курортах КМВ в годы Первой мировой войны порядки, Тэффи отмечала: «Здесь образ правления швейцарский», намекая на то, что без взятки швейцару нельзя ни комнату в гостинице получить, ни к врачу записаться. Но то было ещё беззаботное время на курорте, который процветал и был наводнён представителями высшего российского общества. Совсем другим Тэффи увидела Кисловодск три года спустя, в 1919 г. После закрытия газеты «Русское слово» писательница отправилась с литературными выступлениями на юг России, занятый тогда деникинцами. Наиболее яркое впечатление — виселица на горе выше городского базара (где теперь памятник-обелиск в районе Комсомольского парка, посвящённый событиям гражданской войны). Тэффи вспоминала: «Кисловодск встречает подходящие поезда идиллической картиной: зелёные холмы, мирно пасущиеся стада и на фоне алого вечернего неба — тонко вычерченная чёрная качель с обрывком верёвки.
Это — виселица.
Помню, как притянула мою душу эта невиданная картина. Помню, как рано-рано утром вышла я из отеля и пошла за город к этим зелёным холмам, искала злую гору.
Взошла по утоптанной крутой тропинке, поднялась «туда». Она вблизи была не чёрная, эта качель.
Она серая, как всякое старое некрашеное простое дерево.
Я встала в середину под прочную её перекладину.
Что видели «они» в последнюю свою минуту? Вешают большею частью ранним утром. Значит, вот с этой самой стороны видели «они» своё последнее солнце. И эту линию гор и холмов.
Пониже, слева, уже начинался утренний базар. Пёстрые бабы выкладывали из телег на солому глиняную посуду, и солнце мокро блестело на поливе кувшинов и мисок. И «тогда», наверное, также бывал этот базар. А с другой стороны, подальше, среди холмов, пригнали пастухи гурты баранов. Бараны плотными волнами (как кудри Суламифи) медленно скатываются по зелёному склону, и пастухи в меховых шкурах стоят, опираясь на библейский длинный посох… Какая благословенная тишина!
Здесь была повешена знаменитая анархистка Ге. Красивая, молодая, смелая, весёлая, нарядная приятельница Мамонта Дальского. Многие из моих друзей кутили в лихорадочное время в этой занятной анархистской компании. И все эти анархисты казались нам ряжеными хвастунами. Никто не относился к ним серьёзно. Слишком долго и хорошо знали живописную душу Мамонта, чтобы поверить в искренность его политических убеждений. Болтовня, поза, грим трагического злодея, костюм напрокат. Интересно и безответственно. Всю жизнь играл Мамонт на сцене Кина, в жизни — в Кина, в гения и беспутство. А умер — как подшутила судьба! — от благородного жеста. Стоя на подножке трамвая, посторонился, чтобы уступить место даме. Сорвался и попал под колёса. А несколько месяцев спустя приятельница его, нарядная и весёлая Ге, стояла вот здесь, смотрела, прищурив глаза, на своё последнее солнце и докуривала последнюю свою папироску. Потом отшвырнула окурок и спокойно набросила себе на шею тугую верёвочную петлю.
Играло солнце на глянце глиняной посуды внизу на базаре. Копошились у телег пёстрые бабы. А дальше по крутым зелёным холмам медленно сползали стада и шли пастухи, опираясь на посох. И, наверное, что-то тихо звенело вдали, как всегда звенит в горной тишине. И тишина была благословенна…».
Как мы видим, Тэффи высказывается о Ксении Ге даже с некоторым восхищением. В этой связи интересен и другой литературный портрет удостоенной памятника в Кисловодске бывшей анархистки, переметнувшейся с мужем после октября 1917 г. в большевистский лагерь. Его даёт в книге «Авантюристы гражданской войны» (Париж, 1921 г.) журналист Владимир Рындзюн, известный под псевдонимом «А. Ветлугин». Рындзюн пишет: «Интеллигентная, талантливая, редкая красавица и редкая умница — Ксения Ге вписала новую страницу в историю русских женщин… Певица, музыкантша, художница, авантюристка с явно выраженными садическими наклонностями, — она сплотила вокруг себя, в своём «художественном салоне» весь цвет буржуазии и аристократии. На её вечерах присутствовали великие князья, завершившие здесь славный цикл, начатый гибелью «Петропавловска» и кутежами в Мукдене. К её посредничеству прибегали министры, банкиры, генералы, промышленники. Выступали знаменитые артисты; оперная примадонна, помнившая огни Ковент-Гардена и цветы «La Scala», считала радостью и гарантией жизни спеть романс на Soiree (вечере — В.Я.) у Ге. Очаровательная хозяйка, в глубоком декольте, с нитками чужого розового и чёрного жемчуга на шее, величественно протягивала руку для поцелуя, милостиво соглашалась на тур вальса, а в её серых переменчивых глазах не потухала угроза, слишком понятная тем из гостей, на чьих лицах останавливался её взгляд: дом Тер-Погосова (с 1960-х гг. здание известно как «Дом пионеров» — В.Я.), где в реквизированном кабаре разместилась ЧК, где кровью сотен заложников были запачканы намалёванные на стенах Коломбины, дом Тер-Погосова был через дорогу, в двух минутах ходьбы. Одно неосторожное слово, одно возражение — и с «Лунной cонаты» человек попадал в «кабаре» Тер-Погосова!».
Не приняв новую российскую действительность, летом 1919 г. на пароходе, отплывшем из Новороссийска, Тэффи покинула Россию навсегда. Прибыла сначала в Константинополь, но уже осенью 1919 г. оказалась в Париже. Печаталась в самых известных и авторитетных эмигрантских газетах и журналах, активно участвовала в литературных сообществах, дружила с Иваном Буниным, Зинаидой Гиппиус, Дмитрием Мережковским, Владиславом Ходасевичем и другими выдающимися представителями русской литературы в изгнании. Почти все 1920-е гг. некоторые её произведения публиковались в СССР. Затем, правда, последовал долгий перерыв — до 1966 года. В 1930-х гг. обратилась к мемуаристике, писала автобиографические рассказы, создавала литературные портреты известных современников, с которыми общалась лично. Всю Вторую мировую войну оставалась в Париже, испытывая вместе со многими парижанами холод, голод и нередко проводя ночи в бомбоубежище. После войны её произведения с успехом публиковались в эмигрантской периодике США. Тэффи, как и некоторые другие писатели-эмигранты, получала приглашения вернуться на Родину. Несмотря на тоску по России, она как-то написала в ответ на такие приглашения: «Знаете что, дорогие мои друзья, вспоминается мне последнее время, проведённое в России. Было это в Пятигорске. Въезжаю я в город и вижу через всю дорогу огромный плакат: «Добро пожаловать в первую советскую здравницу!». Плакат держится на двух столбах, на которых качаются два повешенных. Вот теперь я и боюсь, что при въезде в СССР увижу плакат с надписью: «Добро пожаловать, товарищ Тэффи», а на столбах, его поддерживающих, будут висеть Зощенко и Анна Ахматова».
Скончалась Надежда Александровна Тэффи 6 октября 1952 г. в Париже. Похоронена на знаменитом русском кладбище в Сент-Женевьев-де-Буа недалеко от Парижа.
Вячеслав ЯНОВСКИЙ, краевед.
«Кисловодская газета»
