Служил я линейным во взводе связи. Перебьет где осколками снаряда провод, сейчас же туда, на линию: без связи в бою нельзя. И тянул я свой провод от Кавказа до самой Германии, несколько километров не дотянул, ранили в Польше. Много тяжелого выпало нам, в каких только переделках не пришлось побывать. Но больше всего мне запомнились три личных схватки с врагом, за которые получил свои боевые награды — три медали «За боевые заслуги».
* * *
Шла наша рота степью в морозную ночь где-то под Ставрополем. Мерзнем, но на душе приятно: ведь гоним немца с родного Ставрополья, и гоним, видно, крепко. Подходим к какому-то селу, название забыл, но запомнилось, что все дома с левой стороны дороги в один ряд, приткнулись огородами в низину. И вдруг с правой стороны, с фермы, ударил по роте пулемет. Залегли мы. Несколько раз пытались подняться, но не дает проклятый фриц, так и сечет. Луна светит, и мы у немецкого пулеметчика как на ладони. Стали замерзать, обозлились. Лежал я рядом с командиром. Подзывает он меня и еще двоих, дает приказ подавить огневую точку врага. В паузах между очередями проскочили мы дорогу и по кювету поползли вперед. Проползли метров триста и очутились между селом и фермой. Повернули к ней. И тут наш старшой засуетился:
— Лезьте на подавление, а я отсюда наблюдать буду.
Мы возмутились, троим же приказано действовать.
— Убью, — в злобе захрипел он, — приказываю подавить точку…
Делать было нечего, и мы поползли вдвоем.
Повезло нам: навозная куча у фермы прикрыла от пулеметных очередей. Быстро добрались до нее и выглянули. Стоит между фермой и нашим укрытием здание кухни, глухой стеной к нам, и неизвестно, что в нем. Надо разведать. Пополз я, а товарищ меня прикрывает. Рядом с кухней под навесом спуск в погреб. Юркнул я туда, притаился. Отдышался, выглядываю. Стоит машина крытая, в ней никого, а в помещении кухни горит свет. Подполз к окну, вижу: сидят четверо фашистов за столом, ужинают. Две наших женщины им подают, мальчишка на печи лежит, на немцев смотрит. Жаль мне их стало. Подождал немного. Гляжу, одна выходит в сени. Я — к ней, и шепотом: молчи, вызови своих домашних потихоньку. Пошла она, а я к окну, гранату приготовил, боюсь, думаю: а ну как фрицам скажет? Вышли женщины с мальчонкой из кухни, юркнули по ступеням в погреб. Швырнул я фанату немцам на стол, а сам упал на землю. Ахнуло. Вскакиваю. Один из четверых уцелел, вышиб боковое окно и, петляя, исчез на пустыре. Бежит от фермы пятый, лопочет, что, мол, тут у вас происходит. Ударил я по нему из винтовки — мимо. Запетлял он и тоже в ночи растворился. Вижу: нет больше никого, этот пятый и стрелял из пулемета. Подозвал напарника, начали фашистскую машину осматривать. Услышали выстрелы, рота поднялась в атаку. Выскочил я, машу шапкой, чтобы нас не подшибли. Поняли, подбежали, начали обнимать.
— А где третий? — спросил командир роты.
— В кювете остался. Приказал нам подавить пулемет.
— Веди к нему, — разъярился командир.
Подошли к канаве, а там лежит наш третий и дрожит.
-Ахты, сука! Своих предаешь! Мать твою…! — В ярости выхватил командир пистолет и выстроил роту.
— За трусость, за невыполнение приказа, смерть тебе, гад…!
Командира трясло. Мы стояли подавленные. Потом развернулись, и молча, в злобе, бросились к деревне, вышибли немцев, выставили посты и заночевали. Долго не смотрели в глаза друг другу и вслух об этом не говорили. Тяжко было.
Представил командир нас двоих к награде. Так я получил свою первую медаль « За боевые заслуги». С того дня стали меня называть уважительно: Архип Максимович.
***
Вторую медаль получил уже за Ростовом. Продвинулись наши части вперед километра на три, закрепились. Приказывает взводный перевозить связное имущество на передовую. Запряг я лошадь, погрузил свои катушки и отправился по узкой дороге. Сначала осматривался по сторонам, а потом успокоился, прилег на телеге и задумался. И вдруг, слева: «Хальт! Ком, ком зи хир.» Глянул я: мать честная! Немцы! Пять человек. Машут автоматами, приказывают к ним идти. Оцепенел вначале, рукой двинуть не могу. А потом с винтовкой прыгнул направо, в кювет. Горохом защелкали пули по телеге. Прицелился из-за нее, ударил.
Вижу — мимо. А фашисты пошли крошить очередями землю под телегой. В это время я уже полз вперед по канаве. Приготовился, прицелился заранее, приподнялся и — бац. Вижу, валится один. А немцы теперь по мне затрещали из автоматов. Вжался плотнее в землю и пополз назад, к телеге. Снова прицелился, выстрелил. Упал второй. А я вперед прополз. Свинцом поливает немец мою телегу.
А потом, видно, почуяли, что очередному из них каюк, не выдержали, побросали автоматы и кричат: «Рус, нике шиссен, нике шиссен!» Не стреляй, то-есть, по — нашему. Осторожно приподнялся, винтовка на взводе, боюсь подвоха. Нет, ничего. Сжались фрицы, дрожат. Отогнал их подальше от брошенных автоматов, велел скинуть всю амуницию с себя: подсумки, гранаты. Не знаю, как их к своим вести. Бросятся, думаю, в кусты, разбегутся кто куда. Велел сесть, всем троим, в телегу. Сам иду от телеги метров на тридцать. Боюсь пули пистолетной: вдруг в кармане у кого лежит? Винтовку держу наизготовку — задумает, кто бежать, пока с телеги спрыгнет, успею на прицел взять. Так и довел до штаба. Докладываю дежурному по уставу: солдат такой-то поймал трех языков. Вовремя с ними явился: как раз по линии приказывали языка достать. Сразу стали их допрашивать. И меня в штаб позвали. Лопочут немцы по-своему, дескать — герой я. Усмехается командир: у нас все герои. Посадили затем меня в машину, поехали на место, где я сражался, забрали оружие, документы убитых. В этот же день приказ был по роте: мне благодарность и представление к награде. И засверкали у меня вскоре на груди две медали «За боевые заслуги».
* * *
Третья схватка с противником произошла в Польше. Окопались наши части на небольшой равнине, окруженной лесом, стали накапливать силы для штурма высот, занятых гитлеровцами. Едва успели зарыться в полный профиль, как грянул огонь немецкой батареи из-за леса. Снаряды и мины градом посыпались на передовую и по всему полю. Появились мессеры и тоже устроили карусель над нами. Видим: накапливается в лощине пехота фашистов с танками. Жди, значит, атаки. А кругом дикий грохот и свист пуль — носа из окопа не высунешь. А наша батарея, знай, бьет и все по высотам, ведет артподготовку для нашего наступления и штурма высот. Не ведают артиллеристы о новой опасности, которая нам грозит — связи нет — перебили осколки шнур связи в нескольких местах за окопами… Видит комбат, что дело плохо, приказывает любой ценой наладить связь. Посылает командир взвода связи товарища моего — Михеева (из под Ставрополя он был). И ста метров не прополз Михеев в этом аду кромешном: ударил в него снаряд, вздыбилась земля. Пополз второй, Казаков, мальчишка еще… Бомбой накрыло.
— Ну, — говорит командир взвода, — настала твоя очередь. Берег я тебя, Архип, из — за детей твоих берег. Иди.
Кинулся я туда. Ярость в груди огнем горит. Очень товарищей жаль. Ползу, ныряю из воронки в воронку, перебираю провод связи в руке. Нашел один разрыв, соединил, прозваниваю — нет связи. Ползу дальше… А вокруг земля дыбом поднимается и такой свист стоит от осколков, что даже, будь ты хоть мухой, и то должен попасть под осколок снаряда. В трех местах пришлось соединять разрывы провода, пока не была налажена связь. Наконец, созвонился, подождал, пока командир не сообщит на батарею координаты новой цели. Попросил у взводного разрешения остаться в воронке, чтобы не ползти под огнем обратно.
Когда затихло все, вернулся. Докладываю: задание выполнено, связь налажена. Смотрит удивленно на меня командир, и другие бойцы глаза выпучили.
— Ничего не чувствуешь? — спрашивает.
— Нет, — отвечаю, — Ничего.
— А ну, подними руки.
Поднял я, смотрю на них недоуменно.
— Поверти головой, повернись, — приказывает командир.
Поворачиваюсь я, а сам не понимаю, чего от меня хотят.
— Раздевайся, — приказал мне снова командир.
Стал я раздеваться и тут только понял, почему меня так вертели. Шинели и ватника на спине не было, одни лохмотья кое где торчали. Левая половина одежды вместе с подсумком тоже была оторвана. А я в вгорячах ничего этого и не почувствовал. Отошел постепенно. Жалел, что награды вместе с сумкой пропали.
— Ничего, — утешает командир, — голова цела и то хорошо. А награды от тебя никуда не уйдут. Представил меня к третьей медали.
Вот такая была очередная схватка с врагом. И хотя я ни одного немца в этой схватке не видел, была она самой трудной из всех трех.
После подал рапорт на восстановление предыдущих наград. А тут вскоре меня ранило. Долго по госпиталям провалялся, демобилизовался по инвалидности. Так и вернулся домой только с одной из трех боевых наград.
А первые две меня так и не нашли. Да и не стал я о них снова хлопотать, не до того было. Радовался, что хоть живой остался, начал хозяйство налаживать. Через несколько лет нашли они меня сами.
С однополчанами переписывался долго, встречались несколько раз после войны. Постарели мы сейчас, но все прошлое живет в памяти. Такое нельзя забыть. Показываю я награды своим внукам, рассказываю им про походы, а сам думаю: нельзя допускать, чтобы и им выпала такая участь. Никак нельзя допустить новой войны.
