«Замок коварства и любви» или Проклятие старого Тембота

«Замок коварства и любви». Одна из достопримечательностей Кисловодска. Почему эта скала над горной речкой Аликоновкой, место многочисленных экскурсий, так называется? Мне приходилось слышать много вариантов легенды, связанной с этим названием, но сейчас я предлагаю вам карачаевскую легенду о… Впрочем, вот она, эта легенда…

Человек живет на земле только один раз, а потом ухо­дит. И лишь молва о нем, о его делах остается в памя­ти потомков. О добрых и смелых – добрая. О злых и неверных – какую заслужили. В народе сложено много сказаний о людях, живших до нас в этих краях, и сказания те справедливы, как сама правда.

Есть в ущелье реки Аликоновки за Кисловодском скала, которую называют «Замком коварства и любви». О трагических событиях, разы­гравшихся здесь когда-то, о чистом, бесхитростном сердце простого табунщика и предательстве надменной княжны рассказывает легенда.

Приходи сюда в ранний утренний час, когда травы встречают восход солнца легким шелестом, сверкая капельками росы. Прислушай­ся к мерному шуму реки внизу под обрывом – и ты различишь в нем неясные голоса: женский смех, чью-то горькую жалобу, возгласы гнева.

Приглядись к очертаниям скалы: она и впрямь напоминает ста­ринный замок с зубчатыми башнями, узкими окнами-бойницами. На­верх ведет крутая, вырубленная в камне лестница.

Когда-то стоял здесь, – рассказывают старики, – замок владетель­ного горского князя Касая. От Эльбруса до Казбека не сыскать было человека богаче, чем Касай.

Жил он в ауле у подножья Бештау, и сотни унаутов (прим.рабов) работали на своего господина, не разгибая спины. Дом его был полок дорогой утвари, драгоценного оружия, ковров, тонких тканей, привезенных издалека. А вокруг, до того места, где небо схо­дится с землею, тянулись владения Касая. Сюда, в ущелье, пригоняли на летний выпас принадлежавшие князю табуны. Столько было у не­го коней — целую неделю гнали их табунщики по пыльным дорогам!

Князь рано овдовел и жил одиноко, замкнуто. Люди в ауле боялись его, зная суровый нрав своего господина. А между собой шептались по­тихоньку… О молодой жене Касая, которая зачахла в княжеском доме без любви, без ласки и умерла, оставив мужу маленькую дочь Дауту. О пастухе, которого князь засек до смерти из-за теленка, задранного вол­ком. О том. что его сынишку – Али Конова, оставшегося сиротой, взял на Боепитание старый табунщик Тембот и полюбил как родного сына.

Мрачен, неприветлив был княжеский дом. Возвращаясь из походов или поездок по своим угодьям, Касай подолгу сидел у окна с трубкой во рту. Улыбка никогда не появлялась на его словно окаменевшем лице. Никто не знал, о чем думает князь. Может быть, поздние сожаления о рано умершей жене терзали его. Соседей он избегал и в гости к себе не приглашал.

Сухощавый, долговязый, с длинным крючковатым носом, Касай походил на коршуна, готового в любой момент броситься на безза­щитную добычу и заклевать ее. Глаза, серые, без блеска, как хмурое небо в пасмурный зимний день, смотрели на людей холодно, высоко­мерно.

И вдруг в этот угрюмый дом пришла радость. Подросла Даута и согрела душу стареющего князя. Словно хрупкий цветок расцвел в сыром ущелье, куда не достает луч солнца. Теперь Касай жил только для дочери, для нее одной копил и умножал свои богатства.

Даута становилась девушкой, и скоро люди по всей округе заго­ворили о ее красоте. Тоненькая и стройная, как тополь, с гордой, кра­сиво посаженной головой, с румянцем, рдевшим на смуглых щеках, как спелые вишни, и тяжелыми черными косами, она походила на вели­чавую орлицу. И поступь у нее была плавная, как у орлицы. Только глаза у Дауты были, как у отца — серые, без блеска и смотрели на лю­дей с холодным высокомерием. Красота ее не грела. Она была, словно снег на вершинах гор: сверкает алмазами, прекрасен, а тепла от него нет.

Даута привыкла, что все в доме торопятся выполнить любое ее желание, привыкла командовать людьми. За малейшую провинность расправлялась со слугами так же жестоко, как и ее отец. И люди го­ворили, качая головами: «Знать, у молодой госпожи вместо сердца – кусочек льда».

А в доме старого табунщика подрастал молодой джигит. Тембот гордился своим приемным сыном, души в нем не чаял. Да и было за что!

Али Конов выделялся среди парней аула красотой и силой. Ни­кто не умел так ловко накинуть аркан на шею лошади, вскочить на са­мого дикого, необъезженного коня и в три дня приручить его так, что на него без опаски можно было и ребенка сажать.

А когда молодежь собиралась на стрельбы или джигитовки, Али Конов всегда оказывался первым. Он попадал в птиц налету, выстре­лом сбивал с товарищей папахи, на полном скаку доставал с земли серебряную монету. По скалам лазал с легкостью тура.

Несмотря на молодость, он уже не раз обагрял саблю кровью вра­га и был храбр в бою, как подобает горцу. Но никому джигит не при­чинял зла без причины и всегда готов был защитить женщину, ребен­ка, слабого старика, помочь товарищу.

Али Конов был любимцем аула, и девушки всей округи засматри­вались на него. Но Али ни на кого не смотрел, в сердце ему запала Даута. Часто лицо его омрачалось печалью: разве мог он, табунщик-бедняк, мечтать о том, чтобы попросить себе в жены знатную княжну! Старый Тембот догадывался о чувствах Али и тревожился за сына.

Однажды в день байрама Касай решил устроить большой празд­ник, чтобы дочь могла повеселиться. Гости съехались отовсюду — с Че­гема, Малки, Баксана, из Тебердинской долины. Поле за аулом запе­стрело яркими нарядами женщин, мужскими черкесками всех цветов, точно маками и васильками.

Касай ценил Тембота и Али как лучших табунщиков и велел дать Али к празднику черкеску тонкого сукна, шапку бухарского каракуля, сапоги на мягкой подошве и оправленный в серебро кинжал. Али в княжеской одежде был на празднике самым красивым, самым замет­ным. Девушки заглядывались на него, а сынки приезжих князей хму­рились недовольно.

По древнему обычаю адыгских племен на празднике не было де­ления на господ и унаутов – все были равны. Ломились столы от жир­ных и сладких яств, пенилась шипучая махсыма (хмельной напиток из проса). А потом начались скачки. До чего же хорош был Али Конов! Мчась стрелой на гнедом скакуне, он прыжком перебрасывал свое сильное тело через коня то налево, то направо, делал самые сложные фигуры джигитовки.

Не замедляя бега, он, свесившись с седла, зубами доставал кинжал, воткнутый по рукоятку в землю.

Забилось тревожно сердце Дауты, ярче обычного разгорелись ще­ки самолюбивой княжны. Ей хотелось, чтобы юноша обратил на нее внимание, предпочел другим.

И вот все встали в круг, раздались звуки шичепшины (род скрипки) Кафа! По­плыли по кругу пары. Даута ждала. Али Конов взмахнул длинными рукавами черкески и пошел вдоль круга, быстро перебирая ногами. Вот он остановился против Дауты, пригласил ее. Точно прекрасная птица, плавно заскользила Даута в танце, с опущенными ресницами и сомкнутыми устами, как требовал обычай. А юноша стремительно мчал­ся следом то настигая ее, то пропуская вперед. И не было в кругу па­ры красивее их.

С этих пор Али и Даута начали встречаться тайно. Уже пожелтели деревья на вершинах гор, а потом и вовсе растеряли листву. Уже Беш­тау сердито кутался в серые туманы, и с неба падали колючие снежин­ки, а влюбленные продолжали сходиться каждый вечер за аулом, где никто не мог их увидеть.

– Что же нам делать, Даута? – шептал в отчаянии Али. — Не отдаст ведь тебя князь Касай мне, бедняку. Давай убежим.

Княжна поднимала на юношу серые глаза, холодные, как снег на горах,

– Что ты, Али! Это не для меня. Смотри, как белы и мягки мои руки, как нежна кожа на щеках. Я не вынесу трудностей дальнего пути. Подожди, лучше я уговорю отца, чтоб отдал за тебя.

– Нет, — отвечал джигит,— князь не опозорит себя родством с нищим. Знаю только одно: разлуки с тобой я не перенесу.

Когда пригрело весеннее солнце и на лугах зацвели ромашки, князь велел табунщикам гнать коней в ущелье. А скоро и сам с дочерью приехал сюда и поселился в замке.

Каждый вечер тайком от всех поднимался сюда Али Конов по крутым каменным ступеням, и только луна да быстрая река внизу под обрывом видели их горячие ласки, слышали шепот влюбленных.

Но вот однажды в ущелье пригнал свои табуны Зулкарней, сын богатого князя из Тебердинской долины. Никогда Зулкарней не гонял табунов так далеко, но он слышал о редкой красоте Дауты и решил посвататься. Зулкарней приехал со множеством слуг и расположился лагерем недалеко от замка Касая.

Скоро Зулкарней посетил князя. Он был статен, хорош собою и приглянулся девушке. Разве мог сравниться с ним жалкий табунщик с его шершавыми руками, в бедном одеянии, пропахшем конским потом.

Теперь уже Даута не проводила вечеров с Али. Прибежит на ми­нутку и спешит обратно в замок: отец, мол, ждет, искать будет.

Сватовство Зулкарнея состоялось и было принято. Даута была счастлива. Но как сказать Али о своей измене?

Наступил вечер. Солнце скрылось за вершинами заснувших гор, синее небо загорелось золотыми огнями звезд. Все спали — кони и люди. Только внизу под обрывом шумела река, да Али Конов с трево­гой ждал у замка княжну.

Вот, наконец, и Даута. Али взял ее за руку и они уселись, как всегда, над обрывом.

– Даута, ты стала не та. Или разлюбила? – спросил Али печально.

– Я пришла к тебе с недоброй вестью. Зулкарней попросил меня в жены, и отец согласился. Но я люблю тебя, Али, и расстаться не в силах. Бежать бесполезно — отец все равно нас настигнет. Тебя убьет, а меня отдаст Зулкарнею. Давай лучше бросимся вниз с этого обрыва и умрем вместе.

Так говорила хитрая княжна, прижимаясь к юноше. Али не подоз­ревал обмана. Он верил Дауте и, пораженный вестью, смотрел вниз на шумевшую по камням реку. Он не был трусом, но не хотел бессмыс­ленной смерти, не хотел гибели Дауты. Как поступить, чтобы остаться с любимой девушкой, где найти убежище?

Княжна решила выполнить коварный замысел, не откладывая. Она обняла Али за шею и целовала его, говоря: – «Умрем же, любимый, умрем вместе!» А когда Али обнял ее. Даута незаметно вынула спря­танный под платьем кинжал и вонзила его в грудь Али. Юноша толь­ко успел вскрикнуть и упал на землю мертвым.

Чтобы скрыть следы убийства, Даута столкнула еще не остывший труп в пропасть и спокойно пошла по тропинке к замку. Не зря го­ворили люди, что в груди у дочери жестокого Касая вместо сердца – кусочек льда.

А наутро Касай с дочерью уехали в аул – готовиться к свадьбе. Следом за ними уехал и Зулкарней.

Старый Тембот сначала подумал, что Али ушел с табуном на даль­ние пастбища. Но табуны вернулись, а сына все не было. Встревожив­шись, табунщики стали искать товарища. Все горы, долины излазали – нет нигде. Наконец, спустились в пропасть и увидели тело Али, раз­бившееся о камни. Кинжальная рана в груди открыла им всю правду. Положили мужчины тело друга на бурку и понесли к Темботу.

Свет затмился в глазах табунщика, от горя старик ослеп. Ощупы­вая руками лицо Али, гладя его кудрявые волосы, все повторял: «Вставай, сын! Ты слышишь меня? Сядем на коней, поедем в горы».

Но не вставал Али Конов, и молчали стоявшие вокруг мужчины, молчали горы, только река внизу под обрывом шумела неугомонно. И помутился ум несчастного старика, и вскричал он, простирая руки к замку:

– О, будь же проклято это место, прокляты те, кто погубил моего сына! Пусть отныне не знают они ни покоя, ни счастья!

И вдруг померкло солнце, поднялась такая буря, что люди не мог­ли устоять на ногах, послышался подземный гул. А когда мрак рассеял­ся, люди замерли, пораженные страхом: замок исчез, рассыпался в прах. Лишь скала, на которой он стоял, напоминала теперь своими очертаниями развалины здания.

И хотя до зимы было еще далеко, с неба посыпал густой снег. Он падал, не переставая, три дня и три ночи. Ударил мороз, поднялась метель.

Сколько жили старики на свете, такого припомнить не могли. Заметались люди, пытаясь спасти табуны, но кони тонули в сугробах и замерзали. Скоро от огромных табунов ничего не осталось.

Голодные, оборванные, с трудом добирались табунщики до родного аула, неся на бурке тело Али, ведя ослепшего, обезумевшего от горя Тембота.

Касай, справив пышный свадебный пир и проводив дочь с молодым мужем в долину Теберды, пребывал дома в полном довольстве. С вели­ким страхом доложили ему слуги о случившейся беде, о табунщиках, которые вернулись, оставив в ущелье погубленных коней.

Никогда еще не видели люди аула своего князя в такой ярости. Он выскочил из дома, весь дрожа от злости, и заорал в бешенстве, брызгая слюной:

– Презренные холопы, черная кость! Разорили меня! Всех по­убиваю, ни одного в живых не оставлю.

Тут вышел вперед Тембот и сказал, протянув вперед руки:

– Не кричи, Касай, не страшен! Это судьба отомстила тебе за Али Конова, за все твои прежние дела. Где твоя дочь Даута? Пусть ответит нам всем, людям, зачем погубила моего сына?

– Молчи, несчастный!—крикнул Касай и так хлестнул Тембота плетью, что старик свалился на землю без признаков жизни.

Заволновалась толпа. Табунщики положили тело Тембота на бурку рядом с сыном и грозно двинулись на князя. И понял Касай, что при­шел ему конец. Он вдруг сделался жалким, как ощипанный петух, и заговорил дрожащим голосом:

– Погодите, я ведь нечаянно убил его. Не трогайте меня, я все свое добро вам раздам.

Но ничто уже не могло сдержать гнева народного. Не пощадили бедняки своего мучителя, казнили. Дом его сожгли и тело сожгли, а прах развеяли по ветру.

Али и Тембота. похоронили в одной могиле, а сами разбрелись кто куда: кто на Басхан, кто на Хазас-море (Каспийское море), кто еще дальше. И жен и детей с собой забрали. Брошенный аул пришел в запустение, а нын­че и следов его не найти.

А долину Теберды посетил страшный мор. Люди там чернели в умирали, не успев сказать слова. Никого не пощадила болезнь. Зулкарней и Даута умерли в жестоких муках. Так было наказано подлое коварство. Сбылось проклятье старого Тембота. Об этом поведала нам легенда, рожденная в ущелье Али Конова под мерный рокот быстрой реки.