ПЕШ-ПЕХОТИНЕЦ АНТОН МАТУХНОВ

                        Казаки вы казаки, военные люди,

                      Военные люди, никто вас не любит

                                               ( из казачьей песни)

Отметили Антону Ивановичу  90 – летний юбилей пышно и весело, а он через неделю взял да и  слёг. Пришла я его проведать, а он и говорит:

— Помру я скоро. Хочу, чтобы по-нашему, по казачьи схоронили. Тебе поручаю. Чтоб коня вели буркой накрытого. Коня чтоб вели обязательно.

Скоро деда Антона не стало. Узнала об этом в день похорон. Хорошо, что с утра. Коня, коня надо! А в ответ:

— Сами знаем! Уже договорились.

Кинулась в военкомат, в воинскую часть за почётным караулом. Пока выделяли отделение — новопреставленного выносить надо.

— А конь?

— Нет коня. Один трепач пообещал, да слова не сдержал.

Ладно, что поделаешь? В такой стране живём, что ни жизни нам нормальной, ни смерти человеческой, ни похорон достойных. Во всём мире последняя воля умершего – закон для живых, а у нас и этого не вышло.

Несли Антона Ивановича Матухнова казаки на руках. Со всех отделов прибыли при полном параде да ещё половина Кисловодска за гробом шла. Поминали деда добрым словом, говорили речи, плакали. Над могилой стреляли военные, отдавая последнюю дань Защитнику Отечества, а  коня под чёрной буркой не было. Родился дед Казаком, а умер пеш-пехотинцем.

При жизни часто заходил Антон Иванович к моему отцу. Сидели, за столом, пели про родную Кубань, про бурки чёрные, про снежочки. Рвали душу воспоминаниями.

Много лет прошло, когда я случайно встретила деда Антона.

— Я тебя помню. Ты Мышкина дочка.

С бекешевским акцентом (вернее – « хохляцким»), сказал дед и засмеялся.

— Казак был твой отец! Казак! Помер. Некуда мне теперь пойти, да по душам поговорить.

После смерти папы и мне не с кем душу отвести. Понял это Антон Иванович и стал заходить к нам по старой памяти.

В нашем городе считали деда чудаковатым. Наденет черкеску, кубанку, сапоги, кинжал на поясе. Борода лопатой, густая, веером по груди, а на груди иконостас из государственных,   казачьих наград и марширует в церковь. В церкви стоял он как на смотру — вытянувшись в струнку. Кинжал из ножен на три пальца вынут. Таков у казаков порядок. Крестился, кланялся по-старинному, не торопясь. Пел все  молитвы, а рядом с ним была сердобольная старушка-соседка. Она готовила Антону Ивановичу обеды и приносила к нему домой. В доме у деда была идеальная чистота и порядок. Парадная  казачья форма тщательно вычищена, сапоги блестели, ордена и медали сверкали. Одна форма — парадная, другая повседневная, а третья — на всякий случай. В каждой черкеске лежали карамельки. Это, чтобы «детишек угостить». Любил старик детей. Хвастал, рассказывал, какой внук у него умница!

Часто приглашали Антона Ивановича на встречи со школьниками. Приходил он в черкеске,  шёл по школе, чеканя шаг, позванивая наградами, и никому бы в голову не пришло, что это идёт инвалид Отечественной войны. Инвалид первой группы с тяжёлым ранением в позвоночник. Никто не знал, как болит простреленная  спина и ноги, какие кошмары ему сегодня снились, как стонет душа. На встречах старик рассказывал только о войне, как будто другой жизни у него не было. Писали о нём газеты большие и маленькие, но нигде и словом не обмолвился Антон Матухнов о том, что казак, и только за это получил 10 лет лесоповала. Мне давно хотелось спросить деда Антона, какого он роду, откуда фамилия  такая взялась и почему он  на абрека похож.

У нас в станицах только и слышишь: «Моя бабка была персиянка! А моя турчанка». Да все красавицы писаные. По семейным преданиям выходило, что когда казаки приходили «воевать» персов, турок или курдов, то те первым долгом выстраивали рядами своих красавиц: «Выбирайте, мол, дорогие казаки наших красавиц везите в станицу».

Да, бывали случаи, что привозили казаки пленных «ясырок», и женились на них. Иногда воровали, у родников караулили. Подойдёт девица с кувшином, наклонится к воде, а он её хвать. Перекинул на коня…и  «Митькой звать…»

В этот раз привёз запорожский казак в станицу двух малышей. Подобрал их в брошенном ауле. Страшненькие, носатые, чёрные. Плачут: «Матушка, матушка». Казак  оставил детей у себя. Была у него дочурка, а вот мальчиков не дал Бог. Окрестили малышей, дали православные имена, а фамилию: «Матухновы». Воспитали на свой, на казачьий лад. Не красавцы, но казачек – жён  подобрали что надо. Вот от этих молодцов и пошёл род Матухновых по земле казачьей: «Чи татары, чи турки, чи ишшо чё».

Родился Антон Иванович 5 июня 1910 года в станице Бекешевской Баталпашинского отдела Кубанского казачьего войска. Жили хорошо. Было во дворе: 4 быка, 2 кобылы, 3 строевых коня, полсотни овечек, а уж кур, уток и гусей — без счету. Пасека. Под навесом плуг, борона, букарь, каменный каток (зерно молотить), грабли конные и другого инвентаря было в достатке. Не хуже других жили. Работали и работали.

— С семи лет себя помню, семи лет я читал, хорошо считал. Уже тогда пас овец. Однажды мы с братом Василием пасли овец неподалёку от дома. Вдруг зазвонили колокола. Это большевики созывали народ на митинг. Собрали стариков из самых богатых  и под конвоем повезли к Тупенькой, это небольшой бугорчик у горы Бекет. Приехал красный командир Юдин на тачанке. Старики выкопали яму, и Юдин приказал старикам рубить головы. Мы всё это видели. Юдин нас заметил и кричит:

— Вон отсюда, скотина комолая!- безрогая, значит.

Не знаю, сколько казаков они там положили, только утром земля в яме шевелилась. Гришу Рудиёва, троих Гусевых, деда Яшу Кравцова зарубили. Дед Кравцов слепой был. Всех уже не вспомнить. Да все станичники знают, где стариков порубили.

Многие бекеши до сих пор помнят, как бесчинствовала «героиня» Гражданской войны Татьяна Соломаха. Её имя носит одна из улиц  Армавира. Это её команда грабила станичников. Отнимали наградное оружие, ордена, драгоценности, а потом «тащили к копани», рубили головы и сбрасывали трупы казаков в колодец. Им по своим зверствам не уступали  красные  « казаки» Северо-Донецкого полка.

— Забрали весь скот и погнали в станицу Суворовскую, но наша корова сбежала и пришла домой. Быки были в поле, вот и остались. Забрали нашего батька. Казаки и батька поехали в Невинку к Шкуро на помощь. Их перехватили красные и  всех порубили. За моего отца заступился брат Гришка, он у красных был. Так отец остался жив.

11 января 1918 года был  подписан декрет о продразвёрстке  и  начался узаконенный беспредельный   грабёж. Выгребали всё до последнего зерна. И посевное и фуражное зерно. Всё. Начался голод, тиф, холера. В 1921 году разразилась засуха. В 36 областях страны не было урожая, но в это время, когда свои граждане, взрослые и дети, умирали в страшных муках от голода, правительство продало за рубеж 108 миллионов пудов хлеба! А в 1932 году 180 миллионов центнеров пшеницы!

Однажды Антон  остался дома. Пришли мальчишки и говорят: «Давай покурим!» Деды же курят. Табаку  не было, так взяли сухой конский навоз, сделали, как дед «самокрутки», и начали курить этот «турецкий табак».

— Не передать какая гадость! Я задохнулся, слёзы потекли, и тошнило и рвало!

Тут понял сорванец, что натворил.

— Пошёл я к дедушке. Старики строго за нами приглядывали. Мы никогда не врали даже друг дружке, не говоря уж о родных. Пришел к дедушке и говорю, что я нашкодил. А дед и говорит: « Отец и тебя за это убьёт и меня». Дед повёл меня к бабе Катре — вдове генерала (фамилию забыл ). Они посовещались, и повела она меня на Волобуев хутор. Далеко за «Поповы курганы», где потом Сухозёрская коммуна была. Это в стрелке рек Ташлы и Тамлыка. Хозяин хутора дед Иван Волобуев богатый был в ту пору. Его сын Николай Иванович Волобуев после Отечественной войны у нас в военкомате работал, другой его сын Яков «утёк» за границу. На Волобуевом хуторе я жил в работниках у деда Киреева. Там, под Сычёвыми горами у них земли были.  Жили они в  Бекешевской возле кладбища, почти у нынешней автостанции. Напротив «Склизун» — фельдшер. Вот клички помню, а фамилии забыл.

— А «Манурик?»

— Это Ковалёв.

— Ивана Семёнова помните?

— Конечно! Их, Семёновых, звали почему-то «Джиба».

Привёз дед Антону  рубашку, черевики, штаны и пошёл казачок с отарой овец.

— Тяжёлый труд чабанский, ой тяжёлый.  Спали мы на специальных стульчиках. На коленках. Обопрёшься о стульчик, руки на спинку, а на них голову. Это чтобы крепко не спать. Только вздремнул,- собаки залаяли, тут же вскочил, и к овцам.  Волк ли, грабители, а может просто путник. Прошло несколько месяцев и приехал отец, чтобы меня домой забрать, а я с перепугу в камыши спрятался.  Долго звал меня отец, кричал, но я не вышел.

Уехал отец домой ни с чем, а Антон  Иванович прожил у Киреевых в работниках почти 10 лет, что сами ели, тем и работника кормили. Сытно, вкусно: «Уже мяса я у них попоел!». Быстро время пролетело, не  успел оглянуться, а уже семнадцать. Семнадцать лет для казака – возраст ответственный. Жениться пора. До призыва в армию. Чтобы потомство оставить. Такой порядок. Позвал дед своего сына Михея и говорит Антону:

— Ты парень хороший, работящий. Мы к тебе все привыкли. Оставайся с нами, женись на моей внучке.  Я  оставлю тебе  хату, пару быков, коней тебе купим, но Антон ни в какую:

— Ваша Манька, эта «Дрэля» дерётся, в глаза кидается, а я же не могу её побить.

— Да ты ей дай, чтобы она перекинулась!

— Ага, а Тимоха ваш. Он постарше  и будет меня лупить. Он же меня за сестру запорет!

Вздохнул тяжело дедушка:

— Ну, раз так, желаю тебе самого лучшего.

Насыпал хозяин работнику полный «парус», — большое брезентовое – полотно отборной пшеницы и говорит:

— Вот тебе старый кожух, вот тебе новый кожух. Вот тебе старая свитка, вот тебе новая свитка, вот тебе старые сапоги, вот тебе новые сапоги

И так и штаны, и картуз, и папаху и рубашки. Всё новое. Да в придачу 180 рублей! Большие, по тем временам деньги.

— А теперь с Богом!

Поблагодарил парень своего благодетеля и пришёл домой.  Родители обрадовались. Стали подыскивать невесту. Решили сватать дочку одного офицера,

— Эту девку я видел один раз на площади. Когда родители договорились, отнесли деньги на подвенечное платье, туфли, фату. Всё необходимо для невесты к свадьбе покупалось за счёт жениха.

В субботу вечером  Антон Иванович хозяйство управил, побрился, свеженькую одежду надел, на коня сел и поехал к невесте. Тихо подошёл к дому. Окно открыто, а она с другим в кровати. Жених  осторожно открыл дверь и вошёл в хату. Когда они его увидели, то так испугались, что шевельнуться не могли, а потом парень «сиганул» в окно, даже черкеску забыл.

— Я ей говорю: «Мне такая жена не нужна».

Приехал казак домой пригорюнился. Как быть? С отцом говорить нельзя. Рассказал  старшему брату о своём горе. Тот говорит: «Вот и хорошо!» Отец забрал у родителей невесты деньги. Буря в душе Антона Ивановича улеглась. А жениться-то надо. Сроки жмут. Туда-сюда —  и в армию! Друг говорит: «Давай с Надеждой Гречкиной познакомлю». А тогда в станицах был обычай: по субботам вечером собирались молодые люди на посиделки. Девушки приходили с рукоделием, с жареными семечками. Парубки приносили пряники, конфеты.  Разговаривали, пели песни, рассказывали весёлые истории, а хозяин дома строго следил, чтобы никаких безобразий не было. Потом вся кампания укладывалась спать. На пол стелили войлочные полсти, бросали одеяла, подушки. Спали одетыми, и не дай Бог, чтобы «парубок до девки» дотронулся. Такое в голову никому придти не могло.

— Пришёл я с другом к Гречкиным вечером. Познакомились с родителями, поужинали, поговорили. Надежду я увидел. Понравилась. Легли спать. Она на кровати, а я с другом и её старшим братом на полу. До рассвета всё обдумал и спросил Надю: «Пойдёшь за меня замуж?» Она смутилась и, подумав, сказала: «Пойду». Я старшему брату Василию, а он на 8 лет меня старше, говорю: «Девка хорошая. Женюсь».

Пошли сватать девушку дядя Стефан и брат Василий. Через три недели в субботу у неё был девичник, а в воскресенье Матухнова Антона и Надежду Гречкину обвенчали. Женился казак, а невестка не ко двору пришлась, не понравилась родителям, и пришлось Антону Ивановичу идти в «примаки» —  семью своего тестя. Позорное, конечно, для мужчины дело, но что поделаешь! Купил Антон пару быков за 70 рублей, здоровые быки – «рога не достанешь». Но этого же мало. Чтобы пахать да сеять тягло нужно, инвентарь разный. Пошёл Матухнов к деду. Пришёл днём, а дед как закричит:

— Ах ты, сукин сын, ты, почему днём пришёл? Днём работать надо! Приди ночью, чтобы тебя никто в станице не видел, что ты без дела шляешься».

— Уже ночь на дворе, а я всё не иду. Боюсь, побьёт меня дед. Жена: «Иди, да иди!»

Пошёл Антон Иванович, боится деда. Побьёт. Дед был высокий, могучий старик, с характером. Пришёл внук к деду, «сердце колотится». Над дверью в хату – иконка. Перекрестился, зашёл в хату – в красный угол — перекрестился. Поздоровался.

— Садись ужинать.

— Спасибо, я уже поел.

— Сколько тебе, сынок, денег дать?

И сам стал считать: уздечки надо, потники, хомуты, сбрую, «брычку». Посчитал даже «мазнычку». Мазничка — небольшое ведёрко и квач с берёзовым дёгтем. Этим дёгтем смазывали все трущиеся детали брички, сбруи, им же смазывали раны и потёртости у животных. Берёзовым дёгтем смазывали трещины на руках. Насчитал дед 200 рублей и дал внуку взаймы. К осени отдал Антон Иванович долг и зажил хозяином.

Обжился, а тут начали  « кулачить». Всех, кто работал, от зари до зари, всех раскулачили и потом  в ссылку: Ивана Деркачева, Андрея Кривобокова, Петра Козлова,  Михаила Савенко, многих других.

— Меня  два раза до ссылки судили. И соседку нашу Зинку Конкину судили, и тётку мою Акулину судили. Ни за что. Мы с братом Василием, он погиб в Великую Отечественную, вывозили в 1932 году зерно. Урожай был очень хороший. Возили мы хлеб день и ночь. Везли и везли, как в пропасть какую. Коней замучили. Кони стали падать от усталости. Нас с братом посадили в тюрьму за саботаж! Скоро освободили. Работать — то некому.

В этом  же году арестовали в третий раз. С ним взяли всех сильных и молодых казаков. Погнали пешком через Суворовскую, Суворов курган, хутор Глебов, в Мин-Воды. Там , за стекольным заводом в степи стояли вагоны для перевозки скота. Всё в навозе. Вонь. Конвоиры загнали казаков в вагоны. Набили, как селёдку в бочку. Повезли в Сибирь.

— На одной из станций я услышал, что конвоиры выкликают Бекичева Андрея Павловича. Твоего прадеда. Его сняли с нашего поезда, и больше я о нём не слыхал. Мы с тобой родные. Мой дядя — Илья Бекичев. Они пошли от пленного татарина. Тогда всех мусульман татарами звали. Бекичевы — крещёные татары.

— Мне папа о Вас рассказывал. Прадедушку отправили на лесоповал в Архангельскую область. На 10 лет, а потом на вечное поселение в Таджикистан. Был он могучего телосложения и очень сильный духом, поэтому выжил.

В Красноярске выгрузили и погнали в тайгу. На лесоповал. Бараки стояли, но все не поместились. В этом поезде, оказывается, везли и  женщин с детьми. Их отправили в другой лагерь.

Кушать давали сушёную картошку, грибы, иногда оленье мясо. Мучил холод. Морозы были страшные. Плюнешь, а на землю лёд падает. Замерзали. Спали в тайге, прямо на снегу, на еловых лапах. Ночью под открытым небом у костра. Костёр огромный до самого неба, но одна сторона тела греется, от одежды пар идёт, а другая обмораживается. Умирали не только от голода. Больше от воспаления лёгких, от холода. То там, то здесь – окоченевшие трупы. Отошли к Богу. Отмучились.

— Кто-то умер, а я с него одежду снимаю, сушу у костра, потом на  себя надеваю, а его сушу. Лицо тряпками замотаешь, только глаза, но и это не помогало. Обмораживали и лицо, и ноги, и руки. Рабочий инструмент: колуны, пилы, топоры. Подростки 14-15-летние обрубывали сучья, а кто постарше – рубили и пилили стволы.

Зона. Ограда из огромных 6-метровых плах. Вышки. Солдаты с автоматами. Смотрят, чтобы никто не убежал. А куда бежать? И далеко ли уйдёшь? Собаки – звери. На людей натасканы. Разрывали живых на части.

— Ночью вывозят трупы из зоны, складывают неподалёку, а их, к утру, собаки и звери обглодают… А теперь родных ищут. Где их найдёшь? Пол страны  «без вести пропало». А кому теперь интересно где пропали и как? Документы сожгли. Людей звери съели и всё!.. Никто ничего не знает, и знать не хочет! И всё шито – крыто!.. Нет человека – нет проблемы.

—  Но мы же ничего не знали и не подозревали власть в таких злодеяниях. Родители молчали. Уже прочитав Солженицына, Дьякова и других писателей, стали расспрашивать родных. Ведь до сих пор люди не верят  такой страшной правде.

— Я сам вывозил из зоны мёртвых и своими глазами всё видел, всё перенёс. На сани нагрузим по 20 трупов – и за зону. В лагере было 30 тысяч человек! Тридцать тысяч! Это же целый город! За этим лагерем был лагерь ещё больше. Там содержались люди постарше. Режим был ещё строже.

Антон Иванович не курил, никогда не пил. Был он человеком строгих правил. В ссылку попал здоровым  и упитанным, в 22 года. Молодым. Вот и выжил.

Враг народа Матухнов по 58-й статье получил 10 лет, но не досидел. С его  родственником из Ессентуков в Краснодаре, на курсах младших командиров учился когда — то парень по фамилии Бук. Этот Бук оказался начальником концлагеря. На перекличке он услышал знакомую фамилию: «Матухнов».

— Вдруг ночью меня вызывают. Я понял, что на расстрел. Попрощался со всеми  (плачет), Повели меня двое с автоматами. Привели к начальнику лагеря. Он как стукнет кулаком по столу: «Ну, как, бандит?». Я говорю: «Ничего». Он: « Садись. Выйдите». Охранники вышли. Он говорит: « У тебя брат есть?». А я плачу. Думаю: убьют, расстреляют. Ведь каждую ночь расстреливают. Вывозят и расстреливают. Он меня стал расспрашивать. Я сказал, что женат, что оставил дома беременную жену и не знаю, кого она родила. А он говорит: «Я тебя отпущу, только ты дома не появляйся, иначе тебя опять загребут».

Не добыл в ссылке казак почти два  года. Дал начальник лагеря бумагу об освобождении, проездные документы. Поехал Антон Иванович через Москву, отметился в НКВД. Там ему дали ватник, шапку, да такие, что «собака на них не будет спать», ботинки, почему-то без шнурков, и приехал казак в Ессентуки.

Вечерело. Солнце подошло к горизонту и последними лучами обняло казака. Вдохнул родной воздух, проник  он в каждую клеточку, омыл душу и пошёл Матухнов за солнцем. Туда, на юго-запад,  где поднимаются ледяные пики Кавказского хребта. Тут,  под горой Бекет, над речкой Кумой прошло его счастливое детство. Здесь отец повёз его на коне в церковь крестить, здесь трёхлетним гладил своего жеребёнка, здесь гарцевал по пустоши. Перед глазами встали родные. Что с ними стало за это время? Живы ли? Ведь был Антон Иванович осуждён «без права переписки». Кто родился у него? Мальчик или девочка? А может и двойня?

Сгущалась темень, а тёмно – синее небо заливало оранжевыми и алыми красками, горы и долины покрылись фиолетовой дымкой, а казак всё шёл и шёл. Через речку Бугунту,  какие-то ручейки, ерики, бугры. И чем чернее становилась ночь, тем всё чаще билось сердце путника от несказанной радости и жуткой тревоги. Эти чувства гнали Антона Ивановича и он, несмотря на смертельную усталость, шёл, прибавляя и прибавляя шаг

В станице на улицах – ни души. Прошёл к своей хате, осмотрелся, прислушался. В доме жили чужие люди. Повернул к тестю. На стук вышла жена Надя. Не больше часа пробыл дома казак, поцеловал сына Василия, взял котомку с харчами, и пошёл, минуя станицу Боргустанскую, на Учкекен.

— В Учкекене я остался. Снял угол, а работал в Кисловодске в Коммунстрое. Мы делали бетонные трубы для очистных сооружений. На работу уходил по — темному, 16 километров туда и столько же обратно.  Рабочий день 14 часов. Не было ни выходных, ни отпусков. Только приду ночью домой – уже вставать надо. Вымотался. Работал я усердно, на совесть. Вызывает начальник и говорит: «Чем мне Вас отблагодарить?»

Попросил Антон Иванович помочь с пропиской, а он сразу: «Да Вы же сидели!»

А что же теперь делать? Повеситься, что ли?

— Ты что, дурак? В городе Вас не пропишут, а вот в станице Кисловодской может быть, —

и написал ходатайство. Пошёл Антон Иванович Матухнов в стансовет, а там Несветайлов, светлая ему память, вошёл в положение человека и прописал его в станице. Прописался бывший ссыльный и перешёл на работу в Курзеленстрой, получил паспорт, привёз из Бекешевской семью. Вроде бы осел. Нет! Забрали в армию. В Витебск, в запасной полк, на  полгода на учёбу.

29 июля 1938 года японские войска вторглись в пределы Советского Союза в районе озёр Хасан и Ханка. 1 января 1938 года военные действия в этом районе закончились, Японцы притихли, но не надолго. Летом 1939 года самураи напали на Монгольскую Народную республику,  которая имела союзный договор о взаимной помощи с СССР. Самые крупные бои прошли в августе между 6-ой японской армией и 1-й армейской группировкой Командира корпуса Г.К. Жукова. Полтора года продолжались советско-японский конфликт, и всё это время бился  Матухнов Антон Иванович с японцами. Он участвовал в тяжёлых боях с самураями на реке Ханхил – Гол, где советские войска потеряли «убитыми 1 143 человека, раненых было 15.925 человек».*

—  Я должен был мобилизоваться, но 30 ноября 1939 года наша страна объявила войну Финляндии. Эта война длилась всего  3 месяца, а погибших было очень много.

Не то слово. За 105 дней войны с Финляндией «количество всех погибших, пропавших без вести, и умерших от ран и болезней составило 126.875 человек».**

— После этой войны наш полк ликвидировали, а нас отвезли в Железноводск, а потом в Пятигорск. Там, в станице Горячеводской, где сегодня спортивная база министерства обороны, были военные казармы. Мы всё обмундирование сдали, вплоть до нательного белья. Некоторые солдаты не знали, как быть.

В апреле 1941 года вернулся казак домой, а побыл несколько дней. Забрали в армию на переподготовку. Стояли около Витебска, в шести километрах от государственной границы. Вооружения никакого. Пушки стреляли холостыми, учебными снарядами, армию готовили к «перевооружению», Так что, когда немцы напали, воевать было нечем.

— В четыре часа утра 22 июня 1941 года мы проснулись в казарме от воя самолётов, грохота пушек и треска пулемётных и автоматных очередей. Это были немцы.

Выскочили из постелей в нижнем белье и побежали. Отступали на Киев, а потом на Москву. «Внезапно» напали на страну немцы, надо же! А наш великий полководец Сталин был не раз предупреждён разведкой, что немцы готовятся к войне с нами, сообщили этому «Великому» даже дату нападения. Не поверил. Вот за это и расплатились мы, за его «выдающиеся полководческие подвиги» тридцатью миллионами жизней, а то и, может быть, и больше. В хрущёвские времена рассказывали анекдот. Вот послушай: «Стоят в аду Сталин и Гитлер в крови. Гитлер по шею, а Сталин по пояс. Гитлер и говорит: « Вот Иосиф Виссарионович, и здесь никакой справедливости нету. Я стою по шею в крови, а Вы, проливший гораздо больше крови своего народа, стоите по пояс». « — А я  стою на плечах у Берии,- ответил Сталин».

Любим мы вождей. Идеологическая пропаганда уже привыкла из обычных людей, а то из ничтожеств, параноиков, свинопасов и недоучек делать земных богов. Узнаём настоящее лицо того или иного правителя страны только после его смерти или очередного переворота. Теперь есть удобное слово «путч». А не было бы рядом с этими людьми искусителей — бесов и жили бы они, как все люди — спали бы без охраны, ели бы хлеб, пили бы воду без дегустаторов и не проклинали бы их люди, и не оскверняли бы их могил.

Москва. Можайское шоссе. Воюет казак Матухнов  в пехоте. Танковый десант Прямо с завода танки, пройдя 8 — 10  километров, вступали с противником в бой. Тут было много земляков: из Кисловодска, Ессентуков, Пятигорска, казаков из наших станиц. После войны нашёл Антон Иванович только одного сослуживца. Все полегли под Москвой. Потери в боях за столицу были страшные. Раненых почти не было.

Отступал  казак  и отступал. В  Сальских степях у солдат оружия почти не было. На пять человек одна винтовка и пять патронов! Всё, как у Симонова — с камнями на танки, а до войны на всех митингах кричали, что шапками закидают любого врага. Вот и закидали!

— В войну я был и пулемётчиком был, и снайпером. Нас в станице с восьми лет военному делу учили. Многое я на войне умел. Под Сальском меня первый раз ранило. По закону того времени выходили на поле боя санитары и похоронная команда через  пять часов после боя. «Похоронщики» цепляли на руку убитого номер, санитары подбирали раненых. С поля боя выносили редко. Не так-то это просто. Вынести раненого  под огнём. На это были способны только женщины, девчушки 18-19 лет! Вот уж кому до земли поклон! Сколько же они военного народу спасли! Что бы мы без них в войну делали? Как бы врага победили?! Меня кто под Курском спас? Женщина.

Опять «повезло» Антону Ивановичу. На танке занесла его судьба под Прохоровку, на Курскую дугу. Здесь состоялось выдающееся танковое сражение.

— Стояла страшная жара. Август 1943 года. После многочасовой артиллерийской подготовки всё небо покрылось самолётами, и пошли танки. Самолёты бомбят, пушки бьют, танки гудят, пулемёты стрекочут. Поднялась такая пыль, что солнце заволокло. Наступили сумерки. Ничего не видно, где свои, а где чужие. И пошли танк на танк. Тараном. Прямой наводкой. Бились танкисты насмерть. Много, ох как много их сгорело в машинах! Как начали наши ребята таранить немцев, нас с танков, как ветром сдуло. А деваться некуда. Кругом смерть. Сильно страшно на войне сперва, а потом человек делается, как дурной. Бесстрашен и безразличен. Я никого не вспоминал. Ни родителей, ни жену, ни своих сыновей. Одно на уме, чтобы скорее убило, чтобы скорее отмучиться. День и ночь нет покоя, день и ночь пули свистят, разрывы ухают, самолёты воют. Не выдерживает душа такого напряжения. Не секрет, что после войны много бойцов в сумасшедшие дома попали.

Тут, на Курской дуге ранило Антона Ивановича. Всё лицо изуродовало, ранило ноги, тяжёло контузило и обожгло  спину. Лежал в госпитале. На горе, возле собора Святого земли Русской – Сергия Радонежского, была школа. В ней на скорую руку оборудовали госпиталь. Лежали раненые на полу. Их  «латали», подлечивали и отправляли в бой. После войны маршал Советского Союза Василий Иванович Чуйков сказал, что Великую Отечественную войну мы выиграли ранеными. Отправили на передовую и Матухнова.

Я спросила Антона Ивановича:

— Как на передовую? А тяжёлое ранение, контузия?

— Да кто о нас думал?! У одного солдата левой руки не было. Он правой рукой автомат на шею и в бой!

По приказу Сталина, после Курского сражения, дали казаку месячный отпуск.

— Я отошёл от своей части пять километров. Останавливает патруль. Придрались к документам, посадили на машину, и на передовую.

Так, с Божьей помощью до Берлина  добежал, дополз, дошёл. Два сына родились до войны. Война закончилась, когда Матухнову всего 35 лет было, но детей  больше не имел. Ранение за ранением, контузии одна за другой, а его снова и снова на передовую, в родную пехоту. Уже год как война закончилась, а он в госпитале в Калинине.  Из этого города привезла его медицинская сестра, потому что забыл солдат кто он и откуда. Не узнал ни Кисловодска, ни вокзала, ни детей, ни жену. Амнезия. Отступила болезнь через несколько лет. К головным болям и ночным кошмарам прибавилась резкая боль в спине.

— Привезли меня в больницу со страшной болью. Никого нет. Ни одного врача. В приёмной девочка —  подросток пришла матери помочь мыть полы. Она побежала по всем отделениям и привела хирурга Мхитарову. Она в войну была хирургической сестрой, потом училась на врача. Хирург из неё вышел отличный. Она завела меня в перевязочную и говорит: « На стол влезете?» Еле взобрался. Мхитарова увидела на позвоночнике нарыв. Я стою на столе на коленях, голову опустил, а она как даст ножом по нарыву. Я потерял сознание. После операции протянула мне врач осколок, чуть больше ногтя величиной. Тут – то я вспомнил, что ранило меня в спину на Курской дуге.

Вот она, жизнь: восемь лет в ГУЛАГе, полтора года в Монголии в боях с самураями, три месяца на Финской войне, четыре года на Великой Отечественной, год после войны в госпитале,  итак, в общей сложности, 15 лет. Пятнадцать лет!!!  С 20 до 35 лет! Лучшие годы!

— Да я жизни не видел. Не видел, как мои детки выросли, родителям не мог никакой помощи оказать. Работал, как каторжный. Трёх жён схоронил и никогда не думал, что переживу многих своих родных и товарищей, что проживу 90 лет! Война уж как 55 лет отгремела, а кошмарные сны и боли покоя не дают. Ну что война? Это дело святое, а вот каторга в ГУЛАГе за что? Этот вопрос всю жизнь душу терзает. За что?

Награды: орден Отечественной войны 1 степени, и орден Отечественной войны  2 степени, медали «за отвагу», «за взятие Берлина» и других городов, юбилейные, казачьи почётные знаки.

Висит в школьном музее черкеска Антона Ивановича Матухнова. Лежат в витрине личные вещи и фотографии. На одной он в Чечне. Поехал добровольцем с казачьим батальоном имени Ермолова. Никак не брали старика казаки с собой  на войну, он своё твердил:

— Я боевой человек, обстрелянный, смелый. А смелого пуля боится, смелого штык не берёт.

Чудятся в коридоре его шаги.  Вот сейчас «наш дед» откроет дверь, улыбнётся и скажет: «Здорово дневали, казаки!» И  мы ответим, по – старинке: «Слава Богу!»

Слава  Богу за всё: и за Скорбь, и за Радость.

______________________________________________

*   Карачаево-Черкесский ордена «Знак Почёта. Россия: 300 лет побед и поражений (войны и конфликты) г. Черкесск,!997 г., стр.158

** там же стр.112

Тамара Лобова

Вместо эпилога

1947 год. Я тихо сидела под колченогим столом, накрытым какой-то большой старой скатертью, и  слушала разговоры взрослых. Они были только о войне. На столе стояла затирка, квашеная капуста, лук, картошка. Полуголодные, измотанные невзгодами, собирались родные и знакомые на праздники. Сколько веселья было!!! Смеялись, плясали, пели песни. Одну из них я запомнила на всю жизнь:

Не грусти, не грусти дорогая моя,

Что у нас на висках седина.

Это наши сердца сберегая,

Нас слегка присолила война.

Ничего, что щепоточку соли

Кто-то бросил на чёрную прядь

Крепче будем, ни горе, ни муки                                                                                Нас с тобой не сумеют сломать

Огорчаться от каждой морщинки,

Милый друг, я не вижу причин.

Ну, скажи мне, какой я мужчина

Без добротных военных морщин!

Всё пройдёт: соловьиные трели,

И заката малиновый час,

Только б наши сердца не старели,

Не старели  бы души у нас.